|
Эпизоды военных лет.
Кривандино – пристанционный посёлок, центр бывшего Кривандинского района (в н. время Шатурский район) Московской области. 1941 г. Я и мама – Бронникова Анастасия Степановна живём в двухэтажной деревянной школе. Недалеко от школы, ближе к станции стоит маленькая избушка. В ней живут старенькие супруги. Они сторожат школу. Мне 2 года. Пока мы жили в Кривандино, я любила ходить к этим добрым старикам и называла их дедушка и бабушка.
Помню ночь. Вероятно, был /конец лета/, стояла теплая и, видимо, ясная погода. Была воздушная тревога, которую моя маленькая память не удержала в голове, но о ней мне напомнила мама. Много позже, уже после войны оказалось, что мама тоже помнит ту ужасную ночь. Мы – я, мама, дедушка и бабушка стоим возле школы. Мама держит меня на руках. Все смотрим в сторону железнодорожного вокзала. В той стороне половина ночного неба не черного, а ярко-красного цвета.
Позже, когда мне было уже более 10 лет, и я вспомнила эту тревожную ночь; мама мне сказала, что тогда шли очень сильные бои недалеко от Серпухова или Подольска. Хотя они удаленные от Кривандина на большое расстояние, пламя военных боёв тревожило жителей посёлка. Видимо, мне было очень страшно, необычный красный цвет неба вместо черного ночью, когда я должна спать, оставил в маленькой двухлетней голове незабываемый след, который до сих пор, хотя мне уже за 60, жив в моей памяти.
Осень и начало зимы. В нашем посёлке стоит кавалерия. Через дорогу напротив нашего дома - сарай, срубленный из свежих желтых досок. В сарае хранится лошадиный корм – серо-черный жмых, спрессованные отходы, полученные при давке семян подсолнухов. За сараем расположены детские ясли. Мы, дети, возвращаясь из детского сада домой, задерживаемся возле сарая. Запускаем наши маленькие пальчики между досок, сидя на корточках, достаём маленькие кусочки жмыха. Жуём его. Нам нравится его ореховый вкус. Мы ели и сосали этот твердый жмых, несмотря на остатки твердой шелухи. Мимо проходит часовой. Потом, видимо, кого-то увидев, гонит нас от сарая. Через некоторое время мы возвращаемся и занимаемся прежним делом. Часовой стоит к нам спиной и делает вид, что он нас не видит и не знает, чем мы занимаемся. Позже, вероятно, стояли в посёлке другие кавалеристы, и в этом сарае лежал зелёный жмых из спрессованной травы. Мы его не ели, он был невкусный. Сейчас на месте этого сарая стоит дом за глухим забором, похожим на среднеазиатские глинобитные стены Хивы в Туркмении.
Помню почти зимний день, лежит снег. Мама и я идём через сквер. Сейчас на этом месте кирпичный одноэтажный дом. Навстречу нам идёт почти белый конь, а на коне сидит кавалерист в белом полушубке. Его молодое лицо раскраснелось от мороза, яркий румянец горит на его щеках. Я испугалась и спряталась за маму. Заметив мой испуг, всадник остановил лошадь и дал нам пройти. Через некоторое время кавалерия ушла из посёлка.
Начались бои под Москвой.
Зима, конец декабря. Прихожу из детского сада домой и вижу: на полу расстелена скатерть, а на ней горки разного печенья и конфет. Мама меня выгоняет на улицу, а тётя Груня (Агрипина Георгиевна Панкратова) против, объясняя маме, что на улице холодно и темно. Но я ухожу. Когда вернулась домой на скатерти лежала гора пакетов – новогодние подарки детям в семьи, которые получили похоронки. Мама и тётя Груня работали в Красном кресте, который оказывал помощь семьям, где были погибшие. Много позже, после 1949 г., когда наша семья жила уже в пос. Мишеронский, мы приезжали в Кривандино в гости к Ануфриевым (Вера Тимофеевна и Алексей Яковлевич Ануфриевы – преподаватели в Кривандинской школе, в которой до войны и некоторое время после войны преподавал историю мой отец – Бронников Кирилл Афанасьевич).
На улице к маме подошла женщина и со слезами на глазах её за что-то благодарила. Когда она ушла, мама вспоминала тот предновогодний вечер, когда они с тётей Груней наполняли пакеты конфетами и печеньем, а потом разносили их - новогодние подарки детям. В дом этой женщины (я не помню её фамилию) мама принесла подарки, хотя они им не полагались, так как они получили не похоронку, а известие «пропал без вести» (отношение официальных властей к этим сообщениям было отрицательное – мог попасть в плен, предал Родину, дезертировал, делались и другие нехорошие предположения). Нежданные подарки принесли детям в этой очень бедной семье большую радость. При этом у мамы и тёти Груни могли быть неприятности, но всё обошлось. К большому сожалению, позже эту семью уведомили, что отец детей погиб.
Вероятно, это было зимой 1943 г. К нам из Москвы приехала бабушка. Мама и тётя Груня были где-то в командировке. Сахара у нас не было, но был сахарин, который уже надоел. Видимо, в нашем доме не было хлеба, и бабушка испекла из чего-то лепешки, вероятно, положив в них сахарина больше, чем нужно. Мы, конечно, их ели, но до сих пор помню неприятный вкус этих сахаринных лепешек. Потом бабушка простудилась и умерла. Похоронили её в Кривандине, но позже, вероятно, в 1949 г. или ещё позднее, мы приезжали из Мишерони на кладбище, но её могилу мы с мамой не могли найти, так как эта часть кладбища (по маминым словам) была застроена, и здесь прошла шоссейная дорога.
1944 г. Мама и тётя Груня вернулись из командировки. Они получили маленькие кусочки белого хлеба, который мы не видели более 3-х лет. Я довольно быстро с великой радостью съела кусочек, который мне дала мама. Потом тётя Груня достала из сумки свой кусочек и отдала мне со словами: «Ешь, дохлая!» (изяществом речи тётя Груня не отличалась, но была великой души человек, и я её никогда не забуду). Мама стала тётю Груню ругать, так как у неё тоже есть дети, и им тоже нужно полакомиться белым хлебом. Мне мама сказала, чтобы вернула хлеб, но тётя Груня ответила: «Мои дети покрепче, чем твоя. Ешь, Валюша!». Какой же это был вкусный хлеб! Вкуснее его я позже не ела никогда. Это был самый вкусный белый хлеб в моей жизни, до сих пор я ощущаю его рассыпчатый вкус и характерный аромат, от которого хотелось его есть ещё и ещё, но, говорят, хорошего по-немножку.
За все военные 1941- 1945 годы с великой благодарностью я вспоминаю наших воспитателей, работавших в детских яслях и садах. Не помню их имена, за исключением последней воспитательницы детского сада тёти Наташи Тюльпаковой (отчество не знаю, так как по отчеству её никогда не называла). Когда нам давали хлеб (был только черный хлеб), который не жевался, так как прилипал к зубам и нёбу, дети доставали этот хлеб изо рта, катали комочки и кидали друг в друга, несмотря на то, что нам хотелось есть. Воспитатели собирали хлеб и хлебные катушки, крошили хлеб нам в кашу, суп или какое-нибудь другое блюдо и кормили нас иногда с ложки. Благодаря нашим воспитателям и нянечкам хлеб всё-таки попадал в наши желудки. Дети предпочитали хлеб в манной каше, чем в какой-либо другой. Для некоторых, в том числе и для меня манная каша с черным хлебом осталась любимым блюдом военных лет.
Потом, будучи студенткой (1956-1961 г.г.) в МГУ, я встретила среди своих подруг таких же охотников до манной каши с черным хлебом, полюбивших это блюдо с военных лет - одна подруга из Сибири, другая – с Урала. Видимо, это характерное блюдо для военных лет, осталось любимым до сих пор для многих людей моего поколения, переживших и перестрадавших эту жестокую войну.
Лето, вероятно, июнь 1945 г. Детвора нашего дома ходит по дороге, ведущей в д. Дуреевская, на перезд через железную дорогу. Военные составы на восток идут довольно часто. Мы с радостью встречаем составы с солдатами, возвращающимися с войны домой.У нас в руках цветы или зелёные берёзовые, ивовые веточки. Солдаты едут в товарных вагонах, двери вагонов широко раздвинуты. Тесной группой они стоят в проёме дверей, ловят наши букеты. В ответ нам летят открытки на разных языках, польском, немецком и ещё на каких-то языках, нам не ведомых.
Помню день, я нахожусь на улице одна, почему-то нет со мной нашей уличной ватаги – Володи, Лены, Шуры Ануфриевых, Нади Елисеевой, Кати Тюльпаковой, Толи Котенёва и других девчонок и мальчишек. Вдруг вдалеке я увидела фигуру военного, который шёл к нашему дому. Вот он прошёл мимо райисполкома, сквера и поравнялся с домом, от которого до нашего ещё один дом, где жили Котенёвы и Драгункины. На военном – офицерская сумка через плечо и сидр за спиной. Здесь я его узнала – это мой отец. Бросилась бежать ему навстречу со всех ног. Влетела первая в дом с криком: «Папа приехал!». Велика была радость у нас с мамой, радовались с нами и соседи – Демидовы.
На следующий день отец и я пошли по дороге в сторону д. Дуреевской. За белой одноэтажной школой тянулись вдоль дороги зелёные заливные луга на пойме р. Поля (В настоящее время здание школы после пожара разобрали, на этом месте и дальше по дороге построены жилые дома и строения какого-то производства). Отец держал меня за руку и говорил с глубоким вздохом: «Тишина. Какая тишина!». Мы шли дальше, а он всё время повторял эти слова. Всю войну отец был артиллеристом, и после грохота зениток и пушек в течение пяти лет звон лета – стрекот кузнечиков и гомон птиц он не слышал. Он осознавал, что наступила тишина. Тишина, вероятно, это благодатное слово в то время как эхо неслось по всей стране, по всем деревням и весям. Тишину и покой завоевали наши отцы, многие не вернулись домой. Вечная им память!
P.S. Каждую неделю на выходные я еду на дачу мимо бывшего нашего дома, и сердце тихонько щемит от моих воспоминаний о военных годах. Часто рассказываю пассажирам в машине, попутчикам до дачи, о том, как выглядело Кривандино во время войны, о круглой танцплощадке возле вокзала, потом ставшей клумбой, а теперь обыкновенным бугром, поросшим бурьяном, о старом вокзале с круглой печкой, обитой черным железом, возле которой грелись красноармейцы (хорошо бы сделать здесь небольшой музей или небольшую экспозицию, рассказывающую о станции и железнодорожниках тех суровых лет, как им приходилось очень трудно пропускать по бывшей тогда однопутной дороге тяжелые военные составы поезда-госпитали и пассажирские поезда из Сибири и в Сибирь), о базаре возле вокзала, и что там продавали, о ресторане, который располагался почти напротив базара, о том, где располагались детские сады и ясли, о мельнице, которая уже давно не существует. Спутники слушают эти рассказы очень внимательно, иногда задают вопросы и переживают вместе со мной те далёкие года, но ещё близкие, и ставшие близкими сердцу на всю оставшуюся жизнь.
В.К. Бронникова
9 апреля 2005 г.
С сайта: Объединение Выпускников Географического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова
|
|
|
| 1941 г. Вале Бронниковой около 3-х лет. |
В. Бронникова и её мама 23 июня 1940 г |
|
|
|
|
1957 г. Мои учителя и папа – К.А. Бронников
(в больших валенках).
|
Алексей Яковлевич Ануфриев (справа)
|
|
|
|
|
Котельникова (Ануфриева Вера Тимофеевна)
"...мы приезжали в Кривандино в гости к
Ануфриевым (Вера Тимофеевна и
Алексей
Яковлевич Ануфриевы –
преподаватели в Кривандинской школе..."
|
"Недалеко от школы, ближе к станции стоит
маленькая избушка. В ней живут старенькие
супруги. Они сторожат школу..."
Сторож Кривандинской школы Копейкин,
на фотографии 1956 года из альбома З.Г. Пшеницына
|
|
|
|
|
Надя Елисеева на фотографии 1949 года
из архива Е.Ф.Сахаровой
|
Семья Лены Ануфриевой (Сидорчук)
на фотографии 1974 года
из архива Е.Ф.Сахаровой
|
| "Помню день, я нахожусь на улице одна, почему-то нет со мной нашей
уличной ватаги – Володи, Лены, Шуры Ануфриевых, Нади Елисеевой, Кати
Тюльпаковой, Толи Котенёва и других девчонок и мальчишек..." |
 |
|
| "Мама и я идём через сквер. Сейчас на этом месте кирпичный одноэтажный дом." |
"Каждую неделю на выходные я еду на дачу мимо бывшего нашего дома, и сердце тихонько щемит..." |
|
|
| "Сейчас на месте этого сарая стоит дом за глухим забором..." |
|
| |
|
|
